Сегодня прославленному советскому хоккеисту Евгению Мишакову исполнился бы 71 год.
Как-то редакция газеты «Весь хоккей», (дело было в конце 2005 года), заказала мне материал о знаменитом армейском нападающем Евгении Мишакове, личности легендарной даже в том, сплошь «звёздном» составе ЦСКА 1960-х годов. Я позвонил на квартиру Мишакова и в назначенный час был на улице Зорге. Открыл хозяин, грузный, с крупной седой головой, и лицом хоккейного бойца, украшенном шрамами, в синем халате, в разрезе которого выпирала мощная, поросшая густым, сизовато-серым волосом, грудь. «Пойдем на кухню, - предложил Мишаков. – А то у меня там, в комнатах – ремонт». Сели, стали беседовать. Мишаков откупорил банку пива и поглядывал на меня зоркими, сузившимися от полноты лица глазами, поводя мощным, впечатляющих размеров носом. Говорили о том, о сем. Но у меня был затомлен один особый вопрос…
Ходили слухи, что обладал Мишаков огромной физической силой, отличался исключительным бесстрашием и мог, что называется, в одиночку на медведя пойти. А старый мой товарищ Александр Горбунов, известный футбольный обозреватель, рассказал мне про Мишакова такую вот байку: «После очередной победы ЦСКА в первенстве Союза всем игрокам армейское руководство подарило дубленки и ондатровые меховые шапки. Дело было в конце 1960-х годов и все это в те времена было огромным дефицитом. А Мишаков, сам родом из-под Егорьевска, решил вечером поехать туда, навестить родню. И вот электричка, за окном темно, в вагоне народу совсем немного. Мишаков поднял воротник дубленки, шапку надвинул на нос и посапывает на скамейке, отполированной сотнями тысяч задниц до зеркального блеска. Постукивают колеса, за окнами – белый снег, мороз, а в вагоне тепло, уютно. Идиллия, словом.
В этот момент в вагон заходят три парня хулиганистого вида, явно в подпитии. Видят в углу человека в дубленке и шапке. Подсаживаются и произносят такой примерно текст: «Слышь, мужик, как-то несправедливо получается. Мы вот по холоду в каких-то курточках, без шапок, а ты – в дубленке, в такой шапке клёвой. Придется поделиться…».
Чудаки, знали бы они, с кем связываются! Мишаков открыл глаза, посмотрел внимательно на парней. Молча поднялся. Снял шапку, положил ее аккуратно на зеркальную поверхность скамьи, произнес внятно и доходчиво: «Ну, шапка, ... с ней. А за дубленку мы еще поборемся!»… Говорили случайные очевидцы той сцены, что состав чуть не сошел с рельсов, когда под ударами могучих кулаков Мишакова летали, как бабочки, по всему вагону те парни.
«Женя, - спросил я Мишакова, снедаемый огромным любопытством. – Было дело такое?». «Было, - отвечал Евгений, грузно навалившись локтями на край стола, и внимательно глядя на меня своим цепким взглядом. – Но не совсем так». - А что не так-то, Женя? - дрогнувшим голосом, боясь крушения мифа, вопросил я. «Я тогда не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву», - пояснил Мишаков. Что ж, весьма важное уточнение, оцененное мной, как скрупулезным редактором, по достоинству…
Потом я осторожно коснулся еще одного инцидента, связанного непосредственно с личностью моего визави, который произошел во время московской серии матчей первой Суперсерии-1972 между сборными СССР и Канады, составленной из игроков сильнейших профессиональных клубов. Тогда в одной из драк канадский нападающий Род Жильбер сцепился с Мишаковым, оба упали на лед, вокруг столпились хоккеисты обеих команд, Мишаков оказался внизу, Жильбер на нем. А когда «туман рассеялся», то Евгений поехал на скамью оштрафованных с окрававленным лицом и впечатление было, честно говоря, такое, что канадец его побил.
«Там дело было вот в чем, - отрывистыми фразами, как–бы заново переживая прошлое, сказал Мишаков, откинувшись на спину, так что звякнули друг о друга висевшие в немалом количестве на стене медали и прочие знаки, завоеванные им в ледовых баталиях. – Мы же драться на площадке не привыкшие были. А уж если дрались, то честно, на кулачках. А он мне сонную артерию перекрыл, надавил пальцами на шею, я такой подлости и не ожидал. А тут еще Уайт, их защитник плешивый такой, втихаря мне клюшкой в лицо ткнул и рассек кожу. Кровь появилась. Меня и Жильбера удалили с площадки. Я со своего места показывал Жильберу жестами: «Давай позже схлестнемся, поговорим по-мужски. Но он как-то лицо отворачивал».
«А потом, - продолжал Евгений Дмитриевич, - мы поехали в Канаду, на какую-то что-ли очередную годовщину серии. И был прием. Стою, вдруг вижу – Жильбер ко мне идет. Подходит и говорит: «Вот что, Юджин, дело прошлое, но я тогда, в Москве, все равно не стал бы с тобой связываться, потому что знал, что ты меня точно отметелишь! Что ж, мы чокнулись стаканами с виски и ударили по рукам»…
Мне кажется, что в этих двух эпизодах очень точно переданы те черты Мишакова, о которых так много писалось и говорилось в статьях, посвященных этому истинно русскому по всем его поступкам и чертам человеку, характер которого формировался не где-нибудь, а на улице Усачёва (в простонародии – Усачёвке), о которой ходила «слава» одного из самых шпанистых районов послевоенной Москвы: осознание собственной силы и готовность вступить в бой с кем-угодно, выкованное в дворовых стычках бесстрашие, которое позже очень наглядно проявлялось в хоккейных поединках. С Дмитриевичем было, по признанию многих его коллег по хоккейному ремеслу, очень комфортно и защищённо на льду, он был в любой момент готов «жизнь отдать за други своя». Заслужить такую оценку со стороны товарищей - дорогого стоит.
Официальный сайт ФХР
